Солдат 1941-1945 Центр «Прожито»
Европейский университет в Санкт-Петербурге
Дневники и воспоминания
ПАРАМЕТРЫ ПОИСКА
01 ЯНВАРЯ 1941 ПОЛЯКОВ АЛЕКСАНДР ФИЛАТОВИЧ
ИЗМЕНИТЬ ПАРАМЕТРЫ
Найдено персон: 1
Персоны в поиске
ИСКЛЮЧИТЬ ИЗ ПОИСКА
Свернуть все
(1941)
1941
АлександрПоляков32 года
27 июня. Прошло пять дней войны! Моя родина, мой народ ведут великую отечественную войну с гитлеровскими ордами. События проносятся бурей. В эти дни я не вел подробных записей, кроме мелких пометок в блокноте, и чем грандиознее события, тем короче мои записи.
Утром 26-го я записал: «Опушка леса. Тригонометрическая вышка. Танковый бой. Марков бил в упор. Щука сказал: «Прищемить им хвост».
Вот и все, что я успел записать в этот день. Только сегодня вечером я получил наконец возможность взяться за дневник.
...22 июня застает меня в командировке в одном из гарнизонов Западного особого военного округа.
Вот и удобно. Теперь я ближе всех моих товарищей-корреспондентов к фронту. Летчики, например, очень дорожат первым и самым глубоким ударом по противнику. Пользуясь близостью к фронту, я передам в газету одну из первых корреспонденций с войны.
Весь день я в штабе авиационного соединения, которым командует т. Аладинский.
Вокруг меня в этии минуты творится великое дело.
Полковник Аладинский — ловкий, красивый летчик — ползает с цветными карандашами по громадной карте, разостланной на полу. Руки его, точно лихие бомбардировщики, летают над картой — громят один пункт за другим.
Радисты то и дело докладывают полковнику новые цели, полученные от разведчиков с воздуха. Полковник «налетает» на эти обреченные цели острым кончиком синего карандаша и тут же отдает приказания.
Одна за другой вылетают девятки бомбардировщиков. Проходят минуты, десятки минут, и вот они уже радируют на обратном пути прямо с воздуха. «Цель — танки уничтожены».
Эскадрилья Карагодова только что растрепала колонну танков возле Гродно, разорвала ее на части, рассеяла. В воздушном бою подбили пару истребителей. У нас не потеряно ни одной машины.
Немедленно передал об этом в Москву. Я страшно рад — моя корреспонденция самая первая в Москве, о чем сообщил мне по телефону начальник отдела.
В памяти моей еще свежи все подробности войны с белофиннами. Но эта война — я чувствую — будет ожесточенней во сто раз...
Прошу у редакции разрешения выехать с частями на передовые позиции фронта. Через три минуты получаю приказ редактора: «Выехать на фронт».
«Ну вот, товарищ Поляков, и гордись, и дерись, дорога открыта!»
Вечером я выехал с воинской частью на фронт.
...23 июня приближаемся к фронту. Восторгаемся железнодорожниками. Здорово работают! Мчат, как на крыльях. Остановок почти нет...
Площадками я пробрался на тендер паровоза и в самую будку. Ехал часа два с бригадой. Записал фамилии, передал телеграфом в Москву в «Гудок» вместе с благодарностью от имени всего эшелона. Едем весь день. Меня охватывает нетерпение, — когда же фронт?
24 июня с рассветом выгрузились. За пятнадцать минут эшелон точно вывернулся наизнанку со всеми потрохами — пушками, радиостанциями, лошадьми, боеприпасами, провиантом... На учебной погрузке такие сроки показались бы невероятными.
За эти дни сдружился с генерал-майором Закутным и полковником Регблат. Закутному уже пятьдесят, но для своих лет он совсем молод. Закалялся и молодел в боях. Воюет с 1914 года. Был солдатом.
— Немцы — наши старые знакомые. Знаем, в каких местах их надо щупать нашим русским штыком, — посмеиваясь, говорит Закутный.
Днем мы заехали на командный пункт командира дивизии генерал-майора Галицкого. В первый день войны дивизия выступила навстречу прорвавшемуся противнику, сделала более чем стокилометровый марш и теперь развернулась для встречного боя с гитлеровскими полчищами, прорвавшими нашу границу.
Кругом густые сосновые и лиственные леса Белоруссии, пересеченные множеством проселочных дорог и двумя шоссейными, идущими на восток, на столицу Советской Белоруссии — Минск. Это — важнейшие магистрали, по которым движутся фашисты.
Наши войска скрыты в лесах. На опушках — орудия, повернутые на запад. Перед каждой батареей — два-три километра открытого безлесного пространства, — есть где разгуляться при прямой наводке нашим снарядам.
Командный пункт Галицкого глубоко в лесу. Мы с трудом пробираемся сквозь плотное кольцо охранения машин, — отовсюду тянутся пучки телефонных проводов.
Галицкий совещался с группой своих командиров, давал им указания... В каске, в маскхалате, накинутом поверх генеральской формы, командир сидел за раскладным столиком. Скатертью свесилась со стола зеленая карта. Генералу лет сорок пять. У него крупные правильные черты лица, прямой нос, узкие глаза, прикрытые суровыми бровями.
Приглядевшись, я вижу вдохновение на этом строгом лице.
— Раскрыть карты! Линия фронта: деревня С. — деревня Д. Обе включительно. Полк Украинского: деревня К. — включительно, тригонометрическая вышка — исключительно...
Галицкий вдруг поднимает гневные глаза.
— Кто там делает пометки карандашом? Никаких карандашей'. Карта сегодня же может попасть противнику. Память иметь надо.
Короткими, сжатыми фразами генерал излагает план операции. Резко звучит его голос:
— Записать!
И командиры торопливо делают в блокнотах пометки.
— Не записывать!
Карандаши замерли.
Чувствуется, что все здесь подчинены единой воле этого сурового генерала, который стремился личным общением с подчиненными командирами добиться ясного понимания поставленных им задач.
Я решаю остаться у Галицкого. Закутный одобряет это решение.
Представляюсь Галицкому. Пожимает руку. Добродушно переспрашивает:
— Корреспондент, говорите? Ну, что же, воюйте с нами.
И уже попрежнему сурово, тоном приказа:
— Начальник штаба, с нами будет корреспондент.
Я понял, что со мной разговор окончен. Вечером узнал: дивизия имеет богатую боевую историю. «24-я Железная Самаро-Ульяновская дивизия» — зовется она в документах.
Создавал ее В. В. Куйбышев, будучи в 1918 году политкомиссаром I армии, куда входила дивизия.
В папке с наградными документами мне попалась историческая справка о том. как дивизия готовилась к взятию и взяла героическим штурмом Симбирск — родину Ленина.
8 сентября 1918 года по I армии был отдал приказ — взять Симбирск. В частях прошли митинги под лозунгом политкомиссара Куйбышева: «Освобождение Симбирска — родного города Ильича — будет ответом на ранение Ленина».
12 сентября Симбирск под натиском красных частей пал. Над ним водружено Красное советское знамя.
В Москву к Ленину полетела телеграмма от бойцов I армии:
«Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую — будет Самара!»
Ильич прислал бойцам и командирам ответную телеграмму, текст которой хранится в дивизии, как святая реликвия, как знамя, осеняющее бойцов на новые победы, на новые подвиги.
Вот она:
«Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и силы. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех грудящихся благодарю за всe жертвы. Ленин»
За освобождение Симбирска, ныне Ульяновска, дивизия имеет первый орден Красного знамени, за бои в Финляндии — второй.
Генерал-майор Галицкий — опытный боевой командир. Был солдатом в империалистическую войну. Немцев знает еще с тех пор. Участник гражданской войны. В Красной Армии ровно столько лет, сколько и ей самой.
...25 июня. Мы продолжали марш к границе навстречу немцам. Непрерывно действуют наши разведывательные подразделения. Стычки происходят каждый день — идет разведка боем. Генерал Галицкий, по всему видно, хочет взять боевую инициативу в свои руки. Данные разведки говорят о том, что на этом направлении фронта неприятель не ждет большого сопротивления. Видимо, Галицкий готовит им «сюрприз». Но у меня ничего не записано.
С утpa я прямо направился к палатке генерала. Он сидел за картой, продумывая донесения начальников разведки.
Вот удобный момент. Сейчас сразу узнаю все на свете...
— Доброе утро, товарищ генерал-майор!
— Доброе утро! — хмуро ответил генерал, не глядя на меня.
— Можно около вас немного ориентироваться?
— Оставьте меня! Мне надо воевать, а не корреспондентов ориентировать. Ступайте!
Ошеломленный, я пробормотал, что хочу поближе познакомиться с частями, с обстановкой…
— Я вам повторяю: ступайте! — грозно взглянув на меня, отрезал генерал.
Я решил немедленно уехать от Галицкого. Я чувствовал себя несправедливо обиженным… Нет, ни минуты больше не останусь здесь! Поеду к Закутному и Регблат...
……
Сейчас уже вечер, а я еще не уехал. Не с кем... Без Галицкого на узле связи мне удается узнать все, что надо. У Галицкого поздно вечером будет краткая летучка командного состава.
Так и подмывает попасть на нее. Но итти мешает самолюбие, Из-за куста я прослушиваю все, что происходит на летучке.
...26 июня наши передовые отряды столкнулись с фашистами. Этот день нельзя забыть. Перед моими глазами рисовалась грандиозная картина встречного боя. Дивизия быстро развернулась и полностью ввязалась в бой, нанося удар на фронте в шесть километров и разведуя фронт шириной в тридцать километров. На нас напоролась средняя колонна армейской танковой группы генерал-полковника Гота, имеющая во главе 19-ю панцырную дивизию генерала Клопенсдорфа. Позади шли 12-я и 18-я мотодивизии немцев.
Закованные в железо и сталь, фашистские банды ведут наступление в направлении города Минска — столицы Советской Белоруссии. Боевая задача — любой ценой сдержать, грудью закрыть столицу Белоруссии на ее дальних подступах, отразить натиск танковой колонны.
От бойца к бойцу, от сердца к сердцу пролетел приказ:
— Ни шагу назад, вперед, на врага!
С разведки вернулся командир разведывательного батальона майор Щука. Он рослый, широкоплечий, с обветренным лицом и грубоватым голосом. От всей его фигуры веет силой и уверенностью. Глаза его поблескивают веселой хитрецой. Майор докладывает: впереди на шоссе и грунтовой дороге остановилась тысяча фашистских танков, машины не двигаются — нет горючего.
Щука предъявляет и «вещественное» доказательство: захваченного в плен германского унтер-офицера, а также документы и карты убитого нашими разведчиками офицера штаба генерала Гота, показывающие группировку, маршруты и задачи дивизий. Двадцатилетний Вебер Херст служит в 19-й панцырной дивизии. Он одет в черную куртку и черные брюки навыпуск, ботинки на стальных шипах, — обычная одежда фашистских танкистов. В черных петлицах — белые металлические значки: череп и кости.
Вебер Херст в большом недоумении. 25-го они должны были занять своей колонной город Минск, а через пятнадцать дней быть на подступах к Москве.
Был выработан строгий план: двигается первая колонна, за ней вторая, потом — третья… А сегодня уже 26 число. Но все стоят на одном месте. Вебер Херст подтверждает: да, тысяча танеов стоит буз движения из-за отсутствия горючего.
— Вот и прекрасно! — оживляется генерал-майор Галицкий. — Сейчас вам будет горючее. С избытком! Ко мне всех артиллеристов!.. Ваш праздник, ваша работа, — обращается генерал к командирам-артиллеристам. — Первые разведывательные данные у Щуки, остальные добыть самим. Медлить нельзя. О готовности огня доложить. Впрочем, кто хочет со мной воевать дальше — приготовить огонь через тридцать минут.
Да разве найдтся в дивизии хотя бы один человек, кто не хотел бы воевать с генералом Галицким?
Начальник артиллерии полковник Добронравов, такой же суровый, как и сам генерал, докладывает:
— Товарищ генерал, ваш приках будет выполнен в срок.
И немедленно затрещали телефонные звонки из штаба артиллерии. Артиллерийские части тт. Бородина, Галкина, Иванова получали приказ. Командиры штаба на машинах быстро выехали в части дублировать его. Генерал Галицкий и полковник Добронравов отправились на свой наблюдательный пункт.
Точно в срок более ста орудий разных систем начали ураганный огневой налет по фашистскому танковому лагерю.
…Первые же снаряды наших батарей и дивизионов вносят смятение в ряды вражеских танкистов, точнее, в табор бронированных бандитов. Они переливают наспех остатки горючего из всех машин в головные и бросают их в контратаку на нас пачками по тридцать-пятьдесят штук.
Фашистские танки выскакивают из леса и мчатся на нас мимо тригонометрической вышки. С десяток батарей бьет по ним прямой наводкой.
Впереди меня в трехстах метрах гаубичная батарея кинжального действия Попова. У нее самая жаркая работа, она — на дороге. К ней мчится штук тридцать танков.
— Беглый! Прямой наводкой! еле успевает скомандовать Попов. Орудия заглушили его команду…
Фашистский стальной дракон мчится со скоростью свыше тридцати километров. Разрыв нашего снаряда прямо под гусеницей, и дракон со всего разгону вдруг вертится юлой на одном месте… Два-три оборота — и танк замирает. Нет, это не танк, а стальной гроб, и из него, как черви, уползают фашисты. Стрелки доканчивают работу артиллеристов.
На батарею Попова прорвалось около двух десятков танков. Они прочесывают огневую позицию Попова, и Попов прочесывает их. Батарейцы ворочают орудия, бьют в упор…
Прибегаю к ребятам. Несколько человек ранено, убит наводчик Галкин. Остальные бойцы, закопчённые дымом, опаленные огнем, с запекшейся кровью на лицах, стоят среди кладбища танков. Восемнадцать черных обгоревших танковых скелетов валяются между орудиями. Брожу и считаю.
— Чья это работа, кто сколько сбил? — спрашиваю у Попова.
Старший лейтенант не спускает глаз с дальней опушки леса, откуда должна выскочить очередная группа фашистских танков. Его смуглое лицо горит возбуждением боя.
— Счет у нас общий, — не оборачиваясь, отвечает Попов.
Наводчик Шишков раздолбил пять танков подряд и каждого первым выстрелом. Младший лейтенант Марков поразил один из танков в упор с двух метров. Честь и слава командирам орудий Хяпову, Зотову, Панфилову, лейтенантам Самсонову, Большакову, наводчикам Галкину, Парфенову, Филиппову, Женжерову и всем остальным!
«Нет, никуда я не уеду от Галицкого, от этих чудесных людей!»
...Танковый бой продолжается и сегодня — 27 июня. Фашисты бросают против нас все новые и новые группы танков. Но и майор Щука получил подкрепление: восемь мощных танков — советских крепостей, каких фашисты еще не видели.
— Теперь буду давить нм на хвост. — пробасил он, влезая в одну из этих «крепостей».
Щука ворвался в авангардный эшелон 19-й дивизии и начал давить вражеские танки, как орехи...
Ночью я ездил в редакцию нашей газеты «Красноармеец», помогал редактору т. Плетневу выпустить первый номер. Радостно было увидеть первый номер своей газеты! Сверху крупный аншлаг: «Вчера наши подразделения уничтожили 97 танков врага. Метким огнем нашего оружия до конца уничтожим фашистских гадов!»
...Весь день стоял непрерывный грохот орудий, лязг железа... Клубится черный дым — это горят фашистские танки. Среди наших трофеев — много яркокрасных полотнищ с белым кругом. В середине круга — черная паучья фашистская свастика. Это сигнальные полотнища фашистских танкистов: когда в воздухе появляются немецкие самолеты, танкисты накрывают свои машины этими полотнищами, что означает: «свои».
— Эту штуку следует приберечь, — говорю я товарищам.
— Правильно, полезное пособие, — соглашается Щука, хитро подмигивая.
Вечером подвели итоги двухдневного — за 26 и 27 июня — боя: в поле зрения на кладбище танков насчитала 265 фашистских машин; убито и ранено свыше 400 танкистов... Гитлеровцы будут долго помнить генерал-майора Галицкого!
Фашисты, бессильные взять нас в лоб, начали обходный маневр, окружая нас со всех сторон. Вражеские самолеты сбросили листовку: «Вы окружены со всех сторон. Ваше положение без надежно. Сдавайтесь в плен...» На обороте листовкн напечатана схема нашего окружения.
Галицкий внимательно изучает немецкую схему.
— Ну, что ж, за ориентировку спасибо, — говорнт он спокойно. — Товарищ майор, лроверьт эту схему разведкой.
Поздно ночью Галицкий собрал на летучку командный состав.
— Мы оказались во вражеском тылу, — жестко прозвучали его слова. — Прямо и открыто сказать это сейчас же всем бойцам. Никакой паники! Коммунисты и комсомольцы задают всем тон своим примерным поведением.
Мы в тылу у врага... Я повторяю про себя эти слова, стараясь освоиться с неожиданной новостью. Светлая ночь. Я вглядываюсь в лица. Командир артполка Бородин не спускает глаз с генерал-майора. Этот темпераментный человек весь день громил из орудий фашистские танковые колонны, — он навалил целую гору из гусениц, колес, продырявленной брони… О чем думает он сейчас? Спокойно лицо подполковника Пасюкова. Этот расчетливый, предусмотрительный командир что-то подсчитывает про себя, прикидывает, его не застанешь врасплох... Майор Щука горит от нетерпения, — вот когда придется поработать его разведке! И постепенно я проникаюсь спокойствием и уверенностью в благополучном исходе... С такими людьми не страшно никакое окружение.
— Мы с честью сражались во имя нашей родины. — продолжает генерал-майор, — неужели мы дадим себя истребить проклятым фашистам?
— Ни за что! — дружно отвечаем мы все разом.
— Так слушайте! Мы будем с боями отходить в сторону фронта на соединение с Красной Армией. Сегодня мы переходим на положение части, действующей в тылу врага. Отныне мы будем действовать партизанскими методами. Будем вредить фашистам, не давать им покоя ни днем, ни ночью, изматывать и бить нещадно! А для этого необходимо...
Галицкий пункт за пунктом излагает законы нашей новой жизни, — «законы генерала Галицкого». как мы назвали их потом.
…Никто не имеет права употреблять слово «говорят», а только «сам видел». Беспощадно бороться с болтовней и паникерскими слухами.
Пищу делить поровну. Кормить в первую очередь раненых и разведчиков. Этот закон особенно нравится Щуке...
За курение ночью под открытым небом — расстрел!
Экономить патроны, стрелять только по видимым целям и в упор!
...Выходим из блиндажа. Чувствуется, что все стали как-то ближе друг к другу.
Ночь на исходе. Шумит лес...
Укладываюсь на землю лицом к звездному небу и долго не могу уснуть......закрыть
дневник
COPY LINK SHARE ON
28 июня. Я просыпаюсь от сильного грохота: появились самолеты врага. Укрываюсь в блиндаже. Наши зенитки отгоняют фашистских разведчиков, но, видимо, не случайно кружатся вражеские самолеты над командным пунктом. Кто-то наводит их...
Рассвет. Сквозь деревья розовеет зарево восхода.
Снова укладываюсь, но теперь спать не дают комары. Все руки и лицо в волдырях и расчесах. Те, кто курит, спасаются от комаров дымом самокруток. Вот сидят трое под деревом... Один, жадно затягиваясь, выпускает густую струю дыма, а двое с наслаждением вдыхают в себя этот «отработанный дым», — табаку мало...
Многие еше спят, положив голову на пенек или бугорок. Каждый избрал себе дерево или куст. Это — его дом: здесь человек спит, укрывается во время бомбежки, читает старую газету. Одному лишь Вайниловичу нет дерева по росту — так высок этот самый длинный человек в нашей дивизии. Над ним шутят:
— Ты во время бомбежки становись во весь рост и замри, сверху трудно будет отличить тебя от дерева. Сам — сосна!
Возвращаются разведчики из ночных поисков. Щука выслушивает донесения.
«Петушиная часть», — так в шутку называем мы разведывательный батальон майора Щуки. Назначение этого батальона затевать драку с фашистами и боем выявлять их силы и огневые средства. Щука любит ворваться в расположение врага, наделать шуму орудиями своих танков и с добычей вернуться домой. Весь день и всю ночь Щука пропадает в разведке. Он не станет есть до тех пор, пока не добьется успеха.
Отправляясь в разведку, он сказал начпродовольствия Шафрану:
— Вернусь, чтоб был хороший обед.
— Будет, товарищ майор. Я угощу вас сегодня куриным бульоном, — пообещал Шафран.
Не очень храбрый Шафран отравился с тремя поварами в соседнюю деревню добывать провизию. Все консервы он тщательно запрятал в лесу, полагая, что теперь мы хотя и регулярная часть, но борьбу ведем партизанскими методами, поэтому и пищу должны добывать таким же образом. Кормить же отряды из складских фондов Існой Армии, по его мнению, не полагается...
Мы, разумеется, быстро рассеяли заблуждение Шафрана.
От майора Щуки поступило донесение, что на. станции Б, много оружия, снарядов, есть танки, горючее... Немедленно снаряжается отряд ,для разгрузки станции. Нужно из-под носа фашистов быстро увезти в лес все это богатство. Ответственным за операцию назначен т. Плодов. Командиру роты связи Зиновееву поручено обеспечить связь со станцией и порядок во время разгрузки.
Здесь хочется сделать небольшое отступление и рассказать о семье Зиновеевых.
Вся семья Зиновеевых: отец — воентехник 1-го ранга, мать — машинистка штаба, и сын — четырнадцатилетний Анатолий — хорошо известны всем бойцам и командирам наших частей. Когда началась война, Зиновеевы— отец как военнослужащий и мать как вольнонаемная вместе с частями должны были выступить на фронт. На «семейном совете» решено было добиваться, чтобы командование разрешило их сыну Анатолию участвовать в священной отечественной войне с германским фашизмом. Командир долго не давал разрешения. Семья утверждала, что Анатолий не только не будет обузой в походах, но сумеет принести пользу. Да, ему четырнадцать лет, но это боевой закаленный паренек. Он прекрасно умеет водить мотоцикл, стрелять, он отличный связист.
Был произведен короткий «инспекторский смотр». По винтовке, мотоциклу и установке связи Анатолий сдал экзамен на «отлично».
И он поехал на фронт.
Я каждый день встречаю этого русого молчаливого паренька в брюках навыпуск, гимнастерке и пилотке. Спокойный, смелый — весь в отца,— он прекрасно держится под выстрелами. Анатолий из тех упорных советских ребят, которые любят возиться с электричеством, устраивают всякие опыты с приемниками, придумывают усовершенствования.
Воентехник Зиновеев поручил бойцу Анатолию Зиновееву следовать за отрядом на станцию Б. и по мере продвижения отряда устанавливать проволочную связь со штабом.
Высланные вперед разведчики донесли, что на станции Б. нет фашистов, но они могут появиться в любую минуту. Наш отряд занял станцию, и закипела горячая работа. Мы сгружали с платформ танки и грузовики, накачивали в цистерны горючее. Зиновеев, превратившись в «коменданта» станции, сидел в аппаратной н прнслушивался к разговорам по телефону с соседних станций, занятых фашистами.
Вдруг появились вражеские самолеты. Мы укрылись во ржи. Когда возвратились к вагонам, начальник штаба обнаружил, что потерял часы, хотел итти в рожь искать их. Человек привыкает к своим вещам.
— Вы найдете часы, но потеряете голову, — сказал я со злостью.
Начштаба смутился и, махнув рукой, бросился разгружать вагоны… Вот тут кому-то из нас пришло в голову использовать красные полотнища с немецких танков, чтобы оградить себя с воздуха. Тотчас же мы накрыли фашистским полотнищем тендер паровоза, другое — на крышу станции, третье — на бочки с горючим. Фашистский разведывательный самолет снизился, увидел знакомые опознавательные знаки и, помахав нам крыльями, улетел обратно, улетели и бомбардировщики, посланные фашистами, которые, видимо, были обеспокоены подозрительной работой на станции Б.
Пять часов хозяйничали мы на станции. Боеприпасы и железные бочки с горючим грузили на автомашины, и они исчезали в глухом лесу.
Надежда Николаевна Зиновеева в штабе соединения принимала донесения «коменданта» станции Зиновеева.
— Товарищ Зиновеева, доложите командованию, что приказ выполнен. Боеприпасы и горючее вывезены. Остатки будут уничтожены, станция и пути будут выведены из строя. Передайте мою благодарность Анатолию Зиновееву и всему взводу за организацию хорошей бесперебойной связи...
Когда фашистские бомбардировщики снова прилетели к станции, они увидели лишь дымящиеся развалины.
Проголодавшиеся участники разгрузки вернулись в свой партизанский лагерь с богатой добычей, а куриного бульона и жареных кур, обещанных Шафраном, не оказалось. Не было и самого Шафрана.
А тут явился разведчик — лейтенант Никифоров. Он совершил удачную вылазку на шоссе. Спрятавшись в канаве у развилки дороги, Никифоров стал терпеливо ожидать. Вскоре на шоссе появился германский мотоциклист. Дальше все пошло так, как и предвидел лейтенант. Мотоциклист задержался на повороте дороги и стал рассматривать карту. В руках у него, таким образом, оружия не было. Это только и надо было разведчику. Лейтенант выскочил из канавы на дорогу и направил наган на фашиста:
— Руки вверх!
От неожиданности немец выронил карту. Лейтенант завязал ему глаза и повел в гущу леса. В штабе нашей части из сумки германского связного извлекли ценные пакеты с документами, раскрывающими направление движения немецкой танковой группы, Сведения были весьма ценны и полезны нам.
По «закону генерала Галицкого» следовало в очередь накормить храброго разведчика. Но мы не могли отыскать даже консервов, спрятанных Шафраном.
И вдруг он появился. Смущенно разводя руками, Шафран сообщил, что куриный бульон разлили.
— Как же это вы прошляпили суп? Какой же вы начпрод?! — съязвил Щуха.
— А какой же вы командир разведки, если не смогли меня предупредить, что в этой деревне фашисты… — отпарировал Шафран. — Они наскочили на нас, и пришлось вылить суп на землю…
— Как? В этой деревне фашисты?! —вскричал уязвленный Щука. — Много?!
Щука исчез, а Шафран начал рассказывать трагикомическую историю... Шафран спокайно готовил обед в трех избах, повара варили, жарили, пекли при активном содействии крестьянок. В полдень Шафран вышел на крыльцо и вдруг увидел, что в деревню вползает фашистская колонна на машинах и мотоциклах. Он бросился в избу... Крестьяне переодели Шафрана и поваров в свою одежду и помогли им выбраться из деревни с жареными курами, но без супа.
Уже брезжил рассвет, когда майор Щука вернулся с вылазки. Он был весел, глаза его задорно блестели. Он потребовал себе ужин.
Шафран торжественно преподнес ему аппетитно зажаренную курицу.
Щука ест! Это был верный признак, что майору попалась хорошая добыча....закрыть
дневник
29 июня. Генерал еще вчера вечером принял очень осторожное решение. Его не опьянили наши частичные успехи.
Авангарды 19-й панцырной дивизии разгромлены. Дивизия вынуждена отойти, а затем лродолжать путь по другим направлениям. Но вместо танковой дивизии против нас брошены 12-я и 18-я дивизии мотопехоты. Первые пленные сообщают: дивизии развертываются.
Кольцо окружения сжимается все теснее. Слышен фланговый артиллерийский огонь. В пятнадцати километрах позади нас — река стометровой ширины. Генерал приказал скрытно отойти за ночь, переправить в лес за реку артиллерию, остатки боеприпасов, специальные машины. На реке подготовиться и дать бой немцам.
Драться на реке, — это я знаю, — мы умеем особенно искусно. Если уж пойдем ко дну, то не иначе, как на шеях тонущих гитлеровцев.
У меня большая работа. Днем я заехал в полевой госпиталь, — очень знакомое мне по Финляндии учреждение. Там лежало семьдесят тяжело раненных красноармейцев. Почти половина раненых прибыла к нам в первые дни из других частей.
Я заявил начальнику политотдела товарищу Корпяку, что хочу помочь эвакуировать госпиталь.
— Даже возлагаю на тебя всю ответственность за это, — ответил Корпяк.
Ночь темная, дождливая. На горизонте беспрерывные вспышки: и молния, и разрывы снарядов.
Шестьдесят повозок, выделенные под раненых, куда-то к чорту провалились. Наверное, заплутались в лесу.
Госпиталь в лесу, в двухстах метрах в стороне от дороги. Время не ждет. Решаю: раненых вытаскивать пока на дорогу, выкладывать вдоль ee, и в случае, если не будет повозок, погружать их на проходящие автомашины, на орудийные лафеты.
У меня шесть красноармейцев н два командира — Мельников н Мизин. Они, правда, сами легко ранены. Пришли в госпиталь перевязаться, я их объявил санитарами.
Ребята горячо взялись за дело. Часа через два мы вытащили из леса на дорогу всех семьдесят человек. Санитары от усталости и изнеможения падали около раненых, но я сказал им, что они — орлы, герои, переписал их фамилии. У людей нашлось еще немного силы, и мы начали подкладывать раненых на проходящие машины.
Подъехал генерал-майор Галицкий. По его приказанню из пяти машин были тут же выгружены какие-то запасные части и продукты. Эти ашины были предоставлены раненым. Когда все раненые и санитары были отправлены и я остался один на дороге, ко мне подошел Галицкий и ласково взял за плечо:
— Ну, как, товарищ, Поляков? Теперь, я надеюсь, вы и без моей помощи прекрасно ориентируетесь в обстановке?
— Отлично ориентируюсь, товарищ генерал, — вспоминая наш недавний неприятный разговор, смущенно проговорил я.
С генералом в его машине отправились к переправе.
Немцы заранее позаботились отрезать нам пути отступления: большой, так называемый «Горбатый мост» взорвали авиабомбой. Но переправа полным ходом шла по временному мосту и вброд.
Пушку за пушкой, машину за машиной мы перетягивали тракторами или конной тягой по дну реки на безопасный берег.
По горло в воде или верхом на бревнах, погруженных в воду, работают саперы капитана Башкирова. С топорами, привязанными бечевкой к кистям рук, чтобы не потерять в реке при случайном падении, бойцы-саперы не прекращают работы и во время бомбежки. Время дорого!
Зенитный дивизион капитана Мачульского, прикрывающий переправу, устраивает в воздухе настоящий ад каждой новой стае фашистских налетчиков.
Вся тяжесть обороны переправы от надвигающегося к реке наземного врага легла на часть т. Украинского и противотанковый дивизион капитана Иванова. Наших погибло одиннадцать человек, но зато все части дивизии переправились в полном порядке.
Заслуга успешного отражения противника и спасения материальной части на переправе принадлежит еще одному подразделению... мнoгoтиражной газете!
Редактор газеты Плетнев, прибыв со своими двумя автобусами к берегу, узнал, что его очередь переправляться еще не подошла.
— Это хорошо! Успеем газету выпустить, обрадовался он.
Уже была набрана первая страница, где приводились цифры фашистских потерь и сообщения Советского Информбюро.
Кто-то подал мысль: подкинуть в прикрыющие переправу части одну первую страницу. Будет, как листовка.
Пачки газет-листовок были немедленно отправлены на позиции. Но к бойцам газета не попала. Она досталась... немцам. Мотоциклист, подвозивший газету, прибыл к расположению арьергардных частей в момент, когда неприятель oткрыл сильный артиллерийский огонь.
Взрывная волна опрокинула мотоцикл нашего связного. Пачки с газетой рассыпались по дороге. Ветер рванул их в разные стороны, и бумажный смерч завертелся над неприятельской пехотой. Это немедленно привлекло внимание немецких солдат. Они набросились на листовки, забыв об атаке. Немецкие офицеры кинулись к солдатам, стали обыскивать их карманы, отбирать газеты. Видимо, офицеры готовы были пожертвовать атакой, лишь бы уберечь своих солдат от советских листовок. Но солдаты продолжали подбирать летящие газеты и засовывать их в мундиры.
Случай с газетой задержал немецкую атаку на тридцать минут! За это время наши части закончили переправу. Последним двинулся на тот беpeг со своими автобусами редактор Плетнев. Перепачканный типографской краской, он удовлетворенно рассматривал свою газету, не подозревая, что она натворила у немцев.
K утру части дивизии рассредоточились в лесах. Наша артиллерия на предельно больших дистанциях через реку громила колонны мотопехоты протнвника, не давая им приблизиться к самой реке.
В течение дня я по поручению генерала остаюсь на переправе с капитаном Казакевичем. Организуем переправу буксировочным трактором отставших и застрявших машин.
Через нас беспрерывно летят с визгом и ревом артиллерийские снаряды. Раз десять налетала и бомбила вражеская авиация.
Но что это за летчики! Котята слепые! Груз, брошенный ими на переправу, равен десяткам тонн, но от этого не пострадала ни одна наша полуторатонка.
От бомбежки убегаем в поле, в рожь. Приветливо кланяются нам золотистые тяжелые колосья.
А василечки, эти вечные спутники хлебного моря?! Десятками тысяч голубеньких глаз проглядывают они сквозь ржаные былинки.
Лежа в борозде и ожидая конца налета, я любуюсь сорванным васильком. Как-то машинально засунул цветок в пряжку наплечного ремня, да так и проходил с ним до вечера.
Почти совсем созрела нива. Со дня на день надо бы приступать к уборке, а тут эта проклятая затеянная фашистами война, обрекающая хлеб на гибель, людей на голод и истощение!..
Но все равно, вам — гадам, фашистам хлеба ни колоса не оставим. Сами сожжем его. Подыхайте с голода, несущие голод!
...К вечеру на переправе меня ранило. Осколком авиабомбы вырвало вместе с куском сапога кусок мышц из верхней части стопы, на самом сгибе. Быстро закрутили бинтами. Сгоряча совсем не чувствую боли. Вот черти, думаю, с белофиннами, что ли, сговорились, угодили опять в правую ногу, в которую был ранен в Финляндии.
Опять вытягиваем машины. Я поправлял железный трос у трактора. Обрыв. Удар тросом по той же ноге, немного выше раны. Теперь уж и прыгать не могу. На одной из машин уехал в лес, во власть медиков.
Какой же из меня теперь вояка с одной ногой! Вот я все жаловался, что записи делать некогда, а теперь пиши сколько угодно. Сегодня я только и способен воевать карандашом на бумаге. Но кому и зачем это здесь надо? Оставят меня где-нибудь в деревне лечиться, а там н немцы подойдут да «вылечат»...
Подошел Галицкий.
— Загрустили, вижу? Напрасно. Чую, о чем думаете. Никто вас не оставит. Любая машина, любой конь для вас. Вы и в таком виде для нас очень нужный человек.
Растроганный вниманием и чуткостью генерала, я бормочу что-то несвязное.
В который раз я убеждаюсь в высоких человеческих и командирских качествах генерала Галицкого! Каких замечательных людей вырастила наша страна!...закрыть
дневник
30 июня. Переправившись через реку, мы заняли район для обороны в лесу. Наши намерения прежние: неуклонно итти на восток, в сторону фронта, на соединение с основными частями Красной Армии.
Просыпаюсь на рассвете в машине...
Втылу, в пяти-шести километрах к востоку, послышался гул тяжелых самолетов. К машине подбегает начальник штаба, Галицкий приказал выехать в район, над которым появились фашистские самолеты, и точно выяснить обстановку. В этом месте еще с вечера патрулируют броневики и бойцы мотострелковой роты батальона майора Щуки.
Щука накануне предупредил командование, на пути нашего следования замечен вражеский самолет, с подозрительной настойчивостью крутившийся над одной из лесных полян. Предположив высадку фашистского десанта, Щука приказал командиру мотострелковой роты Кащееву и командиру бронероты Леонову окружить эту поляну и вести за ней и за воздухом наблюдение.
Наша машина помчалась. На горизонте я увидел несколько фашистских самолетов, кружащих на высоте пятисот метров. Останвливаем машину…
Воевать не могу, так буду записывать все происходящее. Вынимаю свой изрядно потрепанный блокнот. Оглядывась по сторонам. Невдалеке от себя скорее угадываю, чем вижу, искусно замаскированных бойцов подразделений Леонова и Кащеева, расположившихся по опушкам поляны в ожидании непрошенных воздушных «гостей». У разведчиков ушки на макушке.
Но вот гул самолетов становится сильнее. Впереди летит вчерашний разведчик, а за ним девять транспортных машин. Они считают себя хозяевами положения, смело идут на малой высоте. I
Транспортные фашистские самолеты представляют весьма неприятное зрелище — громадные пузатые двухмоторные машины, размалеваны черной и желтой краской, фашистские кресты и свастика и на плоскостях, и на хвостовом оперении по бокам раздутого фюзеляжа.
Разведчик делает разворот над поляной. Транспортные машины повторяют его эволюции.
— Будет десант? Приготовиться к уннчтоже! нню! — негромко командует Кащеев.
На высоте трехсот-четырехсот метров, немного не доходя поляны, разверзлось черно брюхо первого самолета. И точно взрыв под фюзеляжем — появилось клочковатое облако грязного дыма. Но это не дым. Это грязно-зеленые парашюты и комбинезоны парашютистов. Из нижних люков самолета вывалились десятка полтора десантников-фашистов. За ними выбросилась вторая группа...
Каждый из вражеских парашютистов в первый миг в силу инерции летит еще вместе с самолетом. Но вот надулись купола, натянулись стропы. Диверсанты болтаются в воздухе.
— Огонь! — с ожесточением, на весь лес, вырикнул Кащеев и сам дал первую очередь из автомата по парашютистам. Огонь десятков автоматов и пулеметов потряс воздух.
Что творится в небе?! Пули, как ножом, распарывают вражеские парашюты. Точно лопнувший пузырь, парашют сразу превращается в сморщенную пленку и быстро падает на землю вместе со своим «грузом». Но некоторые диверсанты уже достигли земли. Вот они касаются ногами зеленой луговины. Но что это? Ноги у бандитов подламываются, точно глиняные: на поляну, подвешенные к парашютам, опускаются трупы фашистов.
Считанные минуты длится воздушный бой. Самолеты выбрасывают диверсантов, как горох, многим из них удалось опуститься живьем... Идет наземный бой. Фашисты яростно защищаются. Приземляясь, они тут же залегают и мгновенно открывают огонь из автоматов. Но безвыходно их положение! Проклиная своего неудачного поводыря-разведчика, офицеры пытаются организовать на поляне круговую оборону. Ведь сброшено около 150 человек.
Но какая цена круговой обороне, когда здесь почти за сутки отлично подготовлено круговое нападение!
Со всех опушек леса, из травы, из кустов, с деревьев ведут ожесточенный прицельный огонь, щукинские стрелки и пулеметчики. Потери есть и у нас. Я вижу, как, обливаясь кровью, падает невысокий смуглый боец. Командир стрелкового взвода младший лейтенант Калмыков получает ранение в челюсть. Бедняга! Он не может говорить, командовать. Хочется бросить блокнот стать на место Калмыкова. Слежу за ним. Оказывается, его и не нужно замещать — младший лейтенант продолжает разговаривать с врагами языком своего автомата.
Немцы падают на поляне, как дохлые мухи. В отчаянии они пытаются броситься в атаку и тут же натыкаются на пушечный и пулеметный огонь броневиков Леонова и Лося.
Гады сочувствовали неминуемую гибель. В ядре оставшихся в живых парашютистов утрачено! всякое управление. Бросая оружие, с диким, приглушенным воем они бегут врассыпную.
Лишь несколько десятков фашистов прорвалось сквозь засаду и разбежалось по лесу. На поляне валяется восемьдесят трупов вражеских парашютистов, Попытка врага отрезать нам пути отхода, нанести внезапный удар ножом в спину потерпела крах...
Мы возвращаемся на командный пункт. Вслед за нами на грузовиках щукинские разведчики везут богатые трофеи: автоматы новейшего образца, ручные пулеметы, гранаты, оптические приборы, взрывпакеты, несколько минометов. В сумках и карманах убитых парашютистов оказать много фальшивых документов на имя советских граждан и бойцов Красной Армии.
На бритвенных приборах, париках, зеркальцах, запасенных фашистами, — клейма французских фирм. Видимо, это были опытные десантники, побывавшие с таким же «визитом» во Франции. Им легко было прыгать над «Елисейскими полями» и шарить на полках парижских косметических магазинов. На наших советских полях они ли свою могилу.
Пока шло уничтожение парашютного десанта, Линько и Лукач вели телефонную линию к тому из наших фланговых подразделений. Связисты пересекали шоссейную дорогу и раздумывали: закопать или подвесить провод? Но вдруг невдалеке показался немецкий мотоциклист.
— В канаву! — крикнул Линько.
Связисты спрятались, не успев как следует натянуть провод, висевший на метр от земли. Мотоциклист приближался во весь опор, но вдpyг резко затормозил машину и разразился ругательствами. Провод болтался на уровне руля мотоцикла и мешал ехать. Фашист, считая провод своим, приподнял его и продвинул вперед машину. Но, видимо, ему предстояло ехать по этой дороге обратно. Он вынул тетрадь, вырвал из нее несколько листков бумаги и повесил их на кабель. После этого мотоциклист укатил.
— Вот видишь, немец недоволен нашей работой. Провод плохо натянули, — промолвил Лннько.
Лукач сосредоточенно смотрел на подвешенные немцем бумажки.
— Вот вернется — доволен будет, — сказал он. И с хитрой улыбкой добавил: —Давай пробуем его поймать. Совсем не трудно.
— А как?
— Как диких лошадей-мустангов ловят. На них индейцы петли накидывают. Лассо называется. И мы наподобие этого сделаем:
Включившись в провод, связисты попросил разрешения задержаться минут на двадцать. Разрешение было получено.
С провода сброшены немецкие бумажки. Лукач ложится в канаву по одну сторону дороги, Линько — по другую. Провод они положили поперек шоссе и взяли его в руки.
Началась репетиция: по сигналу Лукача они быстро вскидывают провод метра на полтора — вверх, вниз. Так проделали десятки раз, вслушиваясь, не возвращается ли мотоциклист.
Вскоре послышался треск мотора.
...Мотоциклист все ближе и ближе. Он большой скорости сейчас промчится над черной ниткой провода, но провод вдруг молниеносно вырастает на уровне его шеи. Удар. Вскрик. Седок срублен с машины и кубарем летит на шоссе. Далеко откатывается его каска, подпрыгивая звеня. А мотоцикл с прикрепленным к рулю пулеметом, пролетев вперед, опрокидывается в кювет. Мотоциклист стиснут за горло железными руками отважных связистов......закрыть
дневник
1 июля. Запишем о «будильниках». Они появились ровно в 6 часов утра зеленые, черными крестами на концах плоскостей. Пятерка бомбардировщиков начала делать разворот для атаки над территорией нашего лагеря.
С обычного прямолинейного полета бестолково швыряют мелкокалиберные бомбы. Люди просыпаются, торопливо протирают глаза.
— Прямого попадания в меня не было? — спрашивает шутник.
— Кажется, нет, — серьезно успокаивает сосед.
|Некоторые продолжают еще крепко спать. На них не действует никакая бомбежка. Человек ко всему привыкает.
Пятерка улетела. На командном пункте снова спокойно, в отрядах тоже.
— Кабы опять не вернулись, — опасливо говорит боец с забинтованной рукой.
— Ну и что же, со страху помирать, что ли? — замечает другой. — В поле вон мужики безо всякой опаски пашут. Давеча бомбы летят, а один дядька в белой рубахе пашет и пашет...
Командир Галицкий вышел из машины после трех часов сна. На кителе сверкает боевой орде! Красного Знамени.
— Обстановка? — обращается он к оперативному дежурному.
Это и приветствие, и начало работы.
Пока докладывается обстановка, генерал успевает умыться, почистить зубы...
— За два дня мы немало насолили немцам, — говорит он начальнику артиллерии полковнику Добронравову. — Они, наверняка, постараются расквитаться с нами с воздуха.
В самом деле, позавчера мы их обманули с переправой, уйдя без больших потерь. Вчера истребили вражеский десант.
Галицкий отдает приказание всем начальникам служб и командирам частей — особо тщательно замаскироваться.
— За полтора часа всем глубоко зарыться в землю. Враг знает контуры нашего лагеря. Ему даже известен мой командный пункт. Огонь по самолетам вести только снайперам и зенитным подразделениям. Патроны экономить.
...А вот припожаловали и воздушные гости. В небе над нами появляются на большой высоте тридцать два фашистских бомбардировщика. Мы сначала думали, что эскадра летит мимо нас на бомбежку какого-нибудь крупного объекта.
Флагманский корабль воздушной эскадры вдруг делает резкий клевок. Какой-то сигнал…
Самолеты девятками и звеньями разворачиваются над нашим лесом.
— В укрытия!
Самолеты -с пикирования набросились на лагерь. Наших войск немало, но и лес велик. Он гостеприимно укрывает нас своей густой листвой. А главное, что спасало, — щели, укрытия.
Фашисты около часа бомбили, стреляли из авиапушек, прочесывали лес пулеметными очередями. Все кругом замерло, лишь на дальних опушках с ожесточением рявкали орудия зенитного дивизиона капитана Мачульского.
Сбросив весь груз бомб, самолеты улетают назад. Из блиндажа выходит Галицкий.
— Донесения о потерях! — требует он у пункта связи.
Первым донесениям о потерях Галицкий просто не верит: единицы убитых, десятка два раненых.
— Еще раз проверить и снова доложить!
Проверка ничего не изменила. Но вот чем дополнились донесения по телефону:
«...Снайпер части т. Пасюкова красноармеец Кеминеев двумя выстрелами из винтовки сбил двухмоторный бомбардировщик. Самолет валяется около нас. Экипаж убит. Все бойцы очень рады. Смотрят сейчас машину, качают Семинеева…»
Да как же тут не радоваться? Я тоже кричу направо и налево:
— Сбит самолет из винтовки! Сбит самолет!
«Что-нибудь натворил и Мачульский», — думаю. Но донесения от него пока нет. Куда поехать? Хочется и к самолету, и о зенитчиках узнать что-либо.
Подвернулась машина. Еду к Мачульскому. Всюду закопченные медные гильзы, счаряды, разорванные на куски маскировочные сети. У орудий нет никого. Что за чудо?
Под одним из орудий нахожу окровавленного бойца. Живой, ранен в ногу, перевязан. Фамилия: Гужва. Наводчик орудия.
— Где народ?
— Убежали к самолетам, — тихо отвечает наводчик.
Из небольшого перелеска выходят веселые возбужденные и все чумазые от пороховой копоти зенитчики. Они горячо обсуждают вопрос: какие же из батарей сбили самолеты.
— Идемте, покажем вам пашу «работу», говорит Мачульский.
В километре друг от друга на земле догорают два фашистских бомбардировщика. Экипажы убиты.
— Давайте фамилии, кто сбил?
— Да разве разберешься, — разводит руками Мачульскпй. —Запишите командиров орудий: Бражник, Павлов, Белоусов, Змейков; наводчики — Гужва, Кружков, Петрик, Степанов...
В дивизионе ранен один Гужва. А ведь это был поединок дивизиона с тридцатью двумя вражескими самолетами...
Вечером на командном пункте появился тот, кому мы обязаны посещением вражеской эскадры.
Перед батальонным комиссаром Демажировым под конвоем двух разведчиков стоял со связанными назад руками пожилой худощавый человек в новой ослепительно белой льняной рубашке. Глаза его дико бегали по сторонам.
Разведчики поймали его за очень странным занятием во время авиационной атаки. В то время как крестьяне укрылись от фашистов в лесах, этот «труженик», надев праздничную белую рубашку, выехал в поле. В километре от нашего командного пункта он пропахивал картошку.
Пропашку он начал еще до появления вражених сачотртов и с подозрительным бесстрашием продолжал ее во время бомбежки.
Как только кончился налет, разведчики Корнейчук и Плахта, наблюдавшие за работой «пахаря», подбежали к нему.
— Дядька, ты чего не укрываешься? Разбомбить могут.
— Они. сыночки, все равно целиться не умеют. А картошка-то не ждет.
Разведчики, разглядывая картофельное поле, вдруг заметили: свежие борозды проложены не только вдоль картофельных гряд, но и поперек и наискось. Все они тянулись в сторону рощи с командным пунктом, лучами шли и в направлении огневых позиций артиллеристов.
— Что это за борозды?
— Так у нас пропахивают.
Бойцы переглянулись. Подозрительное дел! Нужно доставить «пахаря» к командиру.
Но он итти наотрез отказался. Пришлось применить силу.
И вот он стоит теперь перед нами — презренный шпион, продавший фашистам родину.
Припертый к стене кулак Гончарук откровенно во всем признался: работает агентом немецкой разведки четыре месяца. Специальность — «наводчик». Это он утром наводил фашистскую пятерку. По его же целеуказаниям действовал и эскадра. Он работает уже несколько дней. Белая рубашка — условный опознавательный знак Небольшой двадцатиметровый рейс за сохой на виду у самолетов — направление на цель.
«Наводчик» фашистских самолетов расстрелян.
Расположение нашего лагеря точно известно врагу. Больше чем сама бомбежка взволновал нас этот случай.
Командиры и политруки призывают бойцов к еще большей бдительности. Галицкий отдает приказ!
— К утру нас здесь не должно быть!
Все готовятся к ночной перебазировке.
Солнце медленно ползет к закату, разбрасывая золотистые лучи. Но нам сейчас не до восхищения небесным светилом. Оно мешает нам.
— Скорей бы за лес завалилось, — нетерпеливо говорят командиры.
Нам позарез нужна ночь. Она длится всего четыре часа, а мы должны к утру быть в тридцати километрах отсюда.
Кончаю запись. Сейчас уезжаем. Поесть бы теперь хорошенько! Очень хочется есть. Но у нac нет продуктов. Уже двое суток, как мы все, бойцы и командиры, ничего не ели.
Но никто не жалуется, все заняты боем. На ту тему можно было бы очень длинно разглагольствовать в блокноте в назидание человечеству. Но трудновато, как говорится, «на желудок петь голодный».
Хватит! Поехали......закрыть
дневник
2 июля. Всю ночь передвигались без огней, без шума, без разговоров.
Артиллерийские колонны пошли по грунтовым орогам, чтобы меньше было грохота. При пересечении шоссейных дорог и железнодорожных переездов орудия тихо перекатывались по разостланным красноармейцами шинелям.
После тщательной разведки района начальник штаба Подорванов вместе с командирами, делегатами связи, регулировщиками выбрасывается вперед. К подходу колонн все готово. Колонны прямо с марша, без малейшей задержки на дороге, занимают в лесу свои места. Строго продумана система охранения. Непосредственно с — расставляются силы для круговой обороны.
Рассвет. Воздушные разведчики врага еще появлялись, а мы в утреннем тумане уже заканчиваем последние маскировочные приготовления. Нас ведь такая махина: много людей, машин, ней, орудий... И все это благодаря опыту истекших дней врастает в лес, сливается с ним быстро, незаметно, искусно.
Доносится гудение самолетов-разведчиков. Но пусть попробуют они сегодня что-нибудь заметить в лесу, — видны лишь деревья, пни, кусты. Казалось безвыходным положение с конями. Они всегда и везде нас выдают. Но и тут нашлись изобретатели: часть лошадей загнал: овраг, часть выгнали без седел пастись на по. Обещали же немцы в особых листовках «не бомбить скота на полях». В чем ином, а в это мы верим. Они же заботятся о собственной выгоде.
Только сейчас стало окончательно известно, что задумал командир на сегодня. У Галицкого все мы о своем ближайшем будущем могли знать только одно: с минуты на минуту начнется бой. Будь к нему готовым!
Что же касается привала, — можно себя обнадеживать. Будет подходящее время —будет и отдых. Пока рассчитывайте на худшее.
Сейчас Галицкий приказал сделать дневку, дать возможность отдохнуть уставшим и изголодавшимся за двое суток бойцам. Галицкий приказал во что бы то ни стало раздобыть продуктов у населения или в обозах у врага.
Итак, затишье. Но уж лучше бы его не было! Точно кто схватил тебя за горло. В глазах темно, тошнит. Снова подкатились гнетущие мысли о пище. Третьи сутки во рту никто не имеет ни крошки. Вчера разведчики достали три кринки молока. Его поделили между ранеными красноармейцами, в большинстве разведчиками.
До чего хочется молока! Я выпил бы кринку, две, десять.
Далеко на юге в небо вырвалось пламя пожара. Что бы эго значило? Никаких стычек, перестрелок... Опять какой-нибудь сигнал «наводчика»! Не рубашкой, так огнем!..
Бойцы, посланные к месту пожара, вскоре вернулись оттуда с двумя полуголыми крестьянами — мужчиной и женщиной. Клочья истлевшей от огня одежды еле прикрывают израненные тела, покрытые ожогами, волдырями.
Крестьяне Перлов и Верова чудом спаслись от мучительной фашистской казни. Вот что рассказал Перлов.
В деревню Г. въехало на грузовиках свыше трехсот фашистов. Они сразу же, как голодные собаки, бросились по домам, требуя хлеба, мяса, яиц... Грабежу подверглись все хаты. В доме Перлова и его соседей были спрятаны двенадцать раненых красноармейцев. Фашисты их обнаружили. Бандиты хотели тут же прикончить бойцов, но затем начали ловить крестьян и загонять в эти дома. Потом снаружи подперли двери столбами, и офицер что-то скомандовал. Послышался треск разгоравшихся сучьев. Вспыхнуло пламя. Люди пытались выскочить через окна, но звери-фашисты открыли пулеметный винтовочный огонь. Лишь немногие сумели выскочить из огня, уцелеть от пуль и пробиться сквозь немецкие посты.
— Вот спаслись и мы, — тихо говорит Перлов. — Схоронились в овраге. Видели, как горела вся наша деревня со всеми людьми. Все спалили проклятые ироды!
Перед нами живые свидетели и жертвы средневековых злодеяний немецких извергов. Фашистские инквизиторы сожгли на костре свыше ста беззащитных людей, главным образом детей и женщин.
— Отомстить гадам! — раздался чей-то гневный голос.
— Сегодня деревню уже не спасти, а за местью дело не станет,— сдержанно ответил Галицкий. — Через час об этом узнает все население округи. Оно будет вместе с нами мстить извергам.
Командиры услышали от Галицкого важные соображения о том, как дальше вести войну партизанскими методами. Крепко запомнилась основная мысль: успешная партизанская борьба с врагом даже для регулярной части немыслима без опоры на местное население.
И вот в окрестные деревни отправились специальные разведывательные группы, в состав которых, кроме разведчиков, включены командиры, политработники, хозяйственники. Уже через несколько часов сказалась работа этих групп и особенно политических работников.
Ночью батальонный комиссар Корпяк рассказал мне, как он со своей группой проник в дырявый сарайчик, приютившийся на одном из огородов деревни Н. В этой деревне были немцы. Корпяк поманил рукой проходившего мимо мальчонку. Дело было сделано. Спустя некоторое время в сарайчик приковыляли два старика, сообщили ценные сведения о неприятеле, а Корпяк поведал им наши нужды. Так же действовали другие разведывательные группы.
Не прошло и нескольких часов после их ухода, как на пункт связи посыпались донесения о задержании «подозрительных». Поражала одна деталь: все эти люди почему-то застревали в охраняющих подразделениях и не доставлялись на командный пункт для допросов.
Я попросил разрешения проехать по этим подразделениям, посмотреть на задержанных. Вместе с майором Портновым прибыл в подразделение Галкина. Спрашиваю:
— Где задержанные, арестованные?
Командиры почему-то мнутся.
— Вот... здесь они... задержанные...
В густом ельнике на лужайке передо мной открылась неожиданная картина. Окруженные большой группой бойцов, сидели крестьяне и крестьянки в белорусских костюмах. Шел оживленный разговор, во время которого бойцы то дело прикладывались к кринкам и бутылкам с молоком, стоящим целыми батареями на лужайке.
В глаза мне бросилась пожилая крестьянка со сдернутым на плечо платком, энергичными чертами лица и крупными загорелыми руками.
Агафья Степановна — мать бойца Красной Армии. Она услышала от надежного человека в деревне, что красноармейцы в лесу нуждаются в пище, и тотчас же решила:
— Сквозь огонь и воду пройду, но дорогим сыночкам отнесу небогатый гостинец.
Агафья Степановна рассказала, как ей удалось обмануть немецкие патрули в деревне и пробраться к нам в лес. И вот она в окружении «своих сыночков», с «небогатым гостинцем».
Кило сала, два кило масла и десять бутылок молока — все это было спрятано под одеждой предприимчивой красноармейской мамаши, замечательной патриотки нашей родины. Шесть остальных крестьян и крестьянок были односельчанами Агафьи Степановны, которых подговорила пробраться в лес с такими же гостинцами.
В подразделении Горчакова застаю, кроме четырех взрослых крестьян, целую ватагу загорелых, простоволосых и босых ребятишек. Все они пришли с чем-нибудь съедобным для красноармейцев. Ребята оказались очень осведомленными разведчиками. Нам было подробно доложено: сколько, по каким дорогам и с каким оружием прошло немецких войск.
Деду Куприяну — крестьянину из деревни, в которой побывал Корпяк, удалось вывезти из-под носа немцев целый воз картошки. Фашистскому часовому дед Куприян сказал, что едет на немецкий реквизиционный пункт, а сам, полагаясь нешуточной опасности, свернул в лес, к нам.
Вернулись из глубоких рейдов и все другие разведывательные группы. Каждая из них, кроме сведений о враге, принесла с собой запасы продуктов.
Сегодня был прекрасный ужин: ели картошку, мясо, хлеб.
Крестьяне удовлетворенно наблюдают за нашим пиршеством. А я смотрю на деда Куприяна. Он сидит под елью, положив на колени крупные жилистые руки — могучие руки пахаря, и, глядя на него, я думаю: «Вот такой, верно, был русский былинный богатырь Микула Селянинович». Тысячи этих Селяниновичей отстаивали свою родину в борьбе с иноземными завоевателями. Отстоят они ее и теперь в великой отечественной войне....закрыть
дневник
3 июля. Дед Куприян расхаживает по нашему лагерю, опираясь на толстую суковатую дубину. Он привык к тому, что во дворе у него все прибрано, ничего зря не валяется. И здесь он наводит чистоту: подбирает стреляные гильзы, коробки из-под патронов. Но по нахмуренным бровям eё видно, что он что-то «мозгует».
В батальоне связи, расположенном вблизи командного пункта, было десятка два принесенных крестьянами живых кур. Девать кур пока было некуда, а чтобы не разбежались, их кто-то привязал за ноги к радиодвуколке.
— И курятник хороший имеете, а зачем же птицу бедную за ноги привязали? — возмутился Куприян.
— Это радио, а не курятник, — обиженно ответил ездовой красноармеец.
— Я знаю — радио... Только вот, если за ноги курей привязывать, они нестись перестанут. Тогда им хоть какое радио, с музыкой хочешь а с песнями, все равно не занесутся.
— Мы их держим не для яиц, а на обед, душка, резать будем, — отвечали красноармейцы.
— А, тогда дело другое, — успокоился дед.
Он подходит ко мне и, глядя на блокнот, куда я записываю несколько слов, говорит одобрительно.
— Пиши, пиши... Грамота — штука полезная.
Но я чувствую, что это только вступление к главной теме.
— Что-то я комиссара не вижу, товарища Корпяка, очень он мне нужен... дозарезу. Обходительный человек. Сурьезный...
Дед Куприян подружился с батальонным комиссаром с первого их знакомства в деревенском сарайчике. Они как-то сразу проникли взаимным уважением и доверием друг к другу.
— А в чем дело? — спрашиваю я.
Дед мнется, покашливает и вдруг торопливо уходит, завидев вдалеке товарища Корпяка. Отойдя в сторону, они о чем-то оживленно говорят, — дед показывает рукой на восток. Видимо, затевается какое-то новое дело.
...Весь штаб с вечера не ложился спать, — готовится план дневного боя с фашистами: нужно добиваться дальше, выходить из окружения.
В полночь около полевого столика командира появились из тьмы две черные человеческие фигуры. Лишь вблизи я узнал Корпяка и деда Куприяна.
Дед походил на сказочного водяного, только вылезшего из своего омута: косматая и непокрытая голова, с плеч свисали остатки мха и длинных водорослей. Насквозь мокрая полотняная рубаха и штаны плотно облегали его еще довольно крепкое тело. На лице, обросшем негустой окладистой бородкой, даже в ночной темноте выделялись живые, с хитрецой, глаза.
Корпяк — тоже мокрый до нитки; на нем были следы того же омута, из которого вылез и дед Куприян, но и в этом виде он не терял своего командирского облика. Вытянувшись, стол он перед командиром и четко докладывал о результатах разведки окрестных деревень.
— Где так вымокли?
— Пришлось в одном месте вести наблюдение из… пруда, — ответил комиссар.
Корпяк сообщил, что фашисты, спалившие вчера деревню Г., разгромили в соседней деревне винный магазин, перепились и теперь многие из них спят беспробудно.
— Это очень кстати... В таком случае выступаем не на заре, а немедленно, — решил командир.
Над уснувшим лагерем пронеслась приглушенная, но энергичная команда:
— В ружье!
Бойцы повскакали, поправляя оружие, противогазы, разыскивая наощупь товарищей по отделению... Через пятнадцать минут после подъема мы уже двигались под покровом ночи.
Марш-бросок на семь километров. Командиры подразделений беспрерывно, на ходу, осведомляются о противнике. Разведчики подтверждают: три батальона мотострелкового полка расположились на ночлег в двух селениях вдоль шоссейной дороги — отдыхать после вчерашних «подвигов». В самом деле: легко ли перестрелять мирных крестьян, спалить деревню, выпить всю водку...
Подойти к этим деревням скрытно нам зволяет чистое поле. По дороге снуют фашистские грузовики. Наши подразделения развернулись на опушке леса. Здесь установили apтиллерию.
Мне очень досадно, что я не смогу увидеть собственными глазами предстоящий бой. Стоим с машинами в густом лесу, вдали от подразделений. Галицкий с оперативной группой умчался на броневиках вперед...
В лагере фашистов, застигнутых врасплох, раздались первые беспорядочные выстрелы из автоматов, взрывы гранат. Начали долбить, и наверняка прямой наводкой, наши батареи. Артиллерийских ответов противника пока не слышно. Это уж совсем замечательно... Мне, артиллеристу, любо слушать этот веселый гром.
Бой разгорается все сильнее и сильнее. По затихающим разрывам наших снарядов определяю, что наша артиллерия переносит огонь в глубь расположения противника, — значит, отходят гады.
...Передо мной очевидцы боя. Они рассказывают.
Фашисты, разбуженные нашими снарядами, выскакивали на улицы, не успев надеть сапог, и вступили в бой — босые, обалдевшие, полусонные. Но у босых было то преимущество, что они могли быстрей удирать от наших бойцов. Удрали и шоферы на грузовиках, покинув на произвол судьбы пехоту...
Догоняя их, дед Куприян вместе с бойцами: впереди, размахивая своей дубинкой. Видели как он молотил своим грозным «оружием» пр голове одного фашиста, отставшего от своей шайки потому, что в панике успел натянуть только один сапог...
Фашисты бежали, оставив нам обоз и свыше пятидесяти убитых и раненых. Мы потеряли не больше тридцати человек.
Бой окончился на рассвете. Я видел радостные лица наших бойцов, возбужденных, счастливых, что им удалось отомстить фашистам за их зверскую расправу над беззащитными крестьянами, за сожженную деревню Г., за убитых женщин и детей...
Дед Куприян явился с поля боя с лопаткой в брезентовом чехле, на которой чернели немецкие инициалы владельца лопатки.
— Добрая штука, острая, — сказал Куприян, проведя заскорузлыми пальцами по лезвию — Картошку ей удобно копать.
Потом я видел Куприяна на улице деревни, очищенной от фашистов. Он стоял перед грудой саперных лопаток н никак не мог выбрать самую хорошую — все казались ему одна лучше другой. Наконец он отыскал лопатку в кожаном добротном чехле и повесил ее на пояс как почетное оружие.
...Хотя мы и основательно всыпали фашистам, однако к полудню они опомнились и стали обстреливать нас из орудий. Кое-где появились их небольшие танковые группы. Пришлось остановиться и занять оборону.
На одном нз участков с утра находился батальон капитана Иванченко. Бывалый командир, с двумя орденами на груди, участник финской кампании. Прирожденный строевик. Всегда подтянутый. Все на нем аккуратно пригнано — одежда, снаряжение. Бывало, во время сражения упадет на землю, а встанет, непременно отряхнется, на костюме ни одного грязного пятнышка. К подчиненным требователен, строг, зато батальон его выходит с честью из любой переделки.
Так вот — этот батальон вдруг пропал: с двух часов дня о нем ни слуху, ни духу...
— Тула! Тула! — выкрикивал осипшим голосом телефонист с командного пункта, вызывая батальон Иванченко.
Молчание. Опять.
— Тула! Тула!
И вдруг «Тула» заговорила.
— Где же вы пропадали? Почему не отзывались?
Отвечал сам капитан Иванченко. Он говорил какими-то замысловатыми фразами.
— Пошли на базар, попали на ярмарку. Раскупили главный балаган, прицениваемся к остальным. Пусть помогут Бородин и Галкин. Адреса имеются.
Как только он назвал фамилии командиров артиллерийских частей, все стало ясно: Иванченко попал в какую-то беду, и помогать ему должны Бородин и Галкин своим артиллерийским огнем по вражеским «балаганам».
Иванченко тут же сообщил координаты целей на карте, по которым нужно готовить огонь.
Но что же все-таки случилось с ним?
Очень смелый и решительный, тактически грамотный командир, Иванченко еще не освоился с новыми партизанскими методами войны — налетел, разбил и скрывайся. «Развивая успех» какой-то стычки с фашистами, он начал их преследовать, увлекся и очутился в пяти километра от нас, в самом стане врага, в окружении моторизованной пехоты. По мере продвижения батальона продолжали разматывать телефонный провод, который вскоре перепутался с проводами фашистов...
Даже Галицкий ахнул, когда определил на карте местонахождение батальона.
— И он еще ухитряется держать с нами связь, разведку вести, давать координаты! Вот Щуке есть чему позавидовать. Немедленно спасать Иванченко, а то его сотрут там в порошок. Кстати, с помощью Иванченко надо побольше напакостить фашистским мотополкам.
Командир артиллерийской части Бородин почувствовал, что сегодня его артиллеристам предстоит горячее дело. Бородин — любитель сосредоточенного группового огня, когда все батареи подчиняются только одному его голосу, только одной его воле, когда земля вздрагивает oт оглушительных залпов и черные фонтаны поднимаются к небу сплошной стеной...
И вот началась канонада. Первый гром ее раздался за два часа до наступления темноты, в темноте Иванченко должен был уже выводить свой батальон.
Долго будут помнить фашисты эти два часа! Враг не находил места, чтобы укрыться от нашего артиллерийского огня. В течение восьми часов Иванченко вместе с приданной ему легкой батареей младшего лейтенанта Якушина сидел буквально в пасти врага. Телефонный провод переплетался с фашистскими проводами и благодаря бдительной охране... немецких связистов ни разу не был порван — связь поддерживалась непрерывно. За день Иванченко и Якушин передали нам координаты десятков важнейших целей. А с открытием огня они просто корректировали его, следя за тем, чтобы самим не попало по макушке снарядами.
Иванченко условной ракетой подал нам сигнал: «Прекратите огонь. Начинаю действовать сам».
Наш огонь был немедленно прекращен, и тотчас из темноты по тылам врага начали бить минометы и пулеметы батальона Иванченко. Немцы поняли, что попали в ловушку, нечего — давай бог ноги! Истребляя на пути фашистов, Иванченко со своим батальоном форсированно продвигался к нам. Через некоторое время мы услышали радостные крики сто бойцов: «Ура! Да здравствует Сталин!» Батальон соединился с нами...
Оказывается, немцы в течение всего дня готовили ночное наступление, но Иванченко испортил им всю музыку. До последнего момента, как показали пленные, фашисты и не подозревали, что рядом находится наш батальон.