...
Утром седьмого августа 1941 года мы подошли к станции Жуковка, откуда ветка шла на Клетню, нам оставалось преодолеть еще 42 километра, включая два железнодорожных моста через Десну. На подходе к первому же мосту из кустов грозно прозвучал окрик: "Руки вверх!", клацнул затвор, загоняя патрон в канал ствола винтовки. Мы остановились, к нам подошли два красноармейца с винтовками наперевес и заставили нас лечь на землю. Вызвали начальника караула и под усиленным конвоем нас отправили в штаб стрелкового полка, где нам задали первый вопрос: "И куда вы ребята путь держите?". На наше счастье в штабе мы увидели знакомое лицо, это был один из наших бывших преподавателей в РУ. Нас сразу покормили. Комиссар полка , узнав, что мы собираемся добраться до Прыщи и вступить в местный партизанский отряд, усмехнулся, и предложил вступить добровольцами в их полк. Посовещавшись между собой, мы согласились, но с условием - направить нас только в разведку. Комиссар не возражал. Так, мы, трое необученных военному делу пацанов: Исаак Гусаков, Костя Веселов и я, стали полковыми разведчиками 991-го стрелкового полка 258-й Стрелковой дивизии. Разведчики, кадровые красноармейцы, встретили нас очень хорошо, стали знакомить нас с оружием, учили различным приемам владения им.

...

ОТСТУПЛЕНИЕ
Положение на фронте все ухудшалось. Ходили разные слухи, которые мы, рядовые, передавали друг другу, оглядываясь. Речь шла об измене среди старшего командного состава. Грозные военные тучи сгущались, день ото дня становилось все тревожнее.

И, наконец, прозвучала фраза: "Нас предали, мы в окружении"... Началось страшное отступление. Это случилось во второй половине сентября. В начале еще была какая-то видимость порядка: колонна двигалась в одном направлении, шли днем и ночью. Особенно трудно было проходить днем через населенные пункты, вдоль дорог стояли молодые женщины с детьми на руках, старики, старухи. Многие плакали и кричали нам вдогонку: "Трусы! Предатели! На кого вы нас оставляете?!", а мы шли мимо, боясь оторвать глаза от земли... Было очень больно и стыдно, и утешало нас лишь одно: ведь от нас, рядовых солдат, ничего не зависело. Мы шли днем и ночью, а по сторонам и сзади, на оставляемой территории, гремели взрывы и полыхали пожарища - по приказу командования подрывали все, что можно было взорвать. Вокруг горели неубранные хлебные поля, скирды с заготовленным сеном, колхозные постройки.

...
В день нам выдавали по три сухаря и на двоих - литровую банку с консервами, в основном "фасоль с мясом", и на нашу беду эти банки были стеклянными и закатаны железными крышками. Открывались такие банки плохо, в большинстве случаев ломались и нам приходилось их выбрасывать. Мы даже не решались из осколков стекла выбирать кусочки мяса. А навстречу нам колхозники гнали скот: коров, овец, свиней, гнали на запад, туда, откуда мы уже ушли. Зачем? Для кого? Никто из нас не понимал, для чего это делается, но нам, красноармейцам, под угрозой расстрела запрещали брать какую-то живность. Однажды на привале к нашему взводу подошли мужики-погонщики скота, и предложили нам взять овцу, которая не могла идти. Кто-то из бойцов пошел и прирезал овцу. Но не успели мы сунуть кусок мяса в ведро, как прибежал с подручными лейтенант из Особого Отдела, видно "стукач" уже обо всем успел сообщить. Построив нас, лейтенант сказал, что этот солдат украл овцу, он является мародером и должен понести наказание по законам военного времени. И здесь же , прямо перед нашим строем, лейтенант расстрелял несчастного бойца...

...
Мы шли сутками, люди не выдерживали напряжения и засыпали на ходу. Во время этого позорного отступления нас часто бомбили, иногда нас накрывала и вражеская артиллерия. Бойцы от бессильной злобы скрипели зубами, проклиная все на свете, но немцев, наступающего врага, никто в глаза не видел. Даже мы, разведчики, немцев не видели. Это было страшно и унизительно, такая масса солдат (три армии, техника, огромные запасы боеприпасов и продовольствия) бежала от врага день и ночь, не зная куда. На нашу беду где-то ночью потерялся Костя Веселов и больше его никто не видел. Мы с Исааком искали нашего друга, но все было бесполезно. Мне вспомнилось, как мы трое вместе занимались в секциях бокса и штанги. Костя и Исаак учились на кузнецов в группе К-8. И вот нет нашего Кости...

Затем пришла очередь Исаака. Он был родом из Унечи, хороший, надежный друг. Если что-то сказал или пообещал, то обязательно выполнит. Крепыш среднего роста, немногословный. От всех Исаак отличался прекрасной памятью, часами мог читать наизусть Пушкина, Лермонтова, Блока, Некрасова. Я остался один... Переживал...

Мои друзья сгинули без вести в неразберихе окружения. После войны я приезжал в Клетню, думал, что кто-то знает о судьбе моих товарищей... Ничего так и не узнал...

...
Не дай Бог пережить такое еще раз. Общего руководства не было: колонны двигались навстречу друг другу. Со всех сторон раздавались пулеметные и автоматные очереди. Суматоха, растерянность. Через раненых переступали, а они просили, чтобы их добили, избавили от невыносимых мучений. Старшие командиры переодевались в форму рядовых. Я видел, как один командир с ромбами в петлицах, вытащил пистолет и выстрелил себе в висок. Рядом лес, но и в лесу, казавшимся надежным укрытием, немецкая авиация и артиллерия не давали опомниться и передохнуть. Немцы действовали умело и методично, разбивали территорию на квадраты и планомерно засыпали снарядами каждый квадрат...

Трудно описать словами весь этот кошмар. Жутко было от того, что такая масса людей вместе с техникой, оказалась неуправляемой. Все кричали, возмущались, и никто никого не слушал... Наше отделение снова послали на задание. Во взводе к тому времени уже оставалось меньше половины наших товарищей, в том числе были и тяжелораненые. Несмотря ни на что, мы свято следовали традиции разведчиков - павших предавали земле, раненых несли с собой. Каждого раненого несли четыре человека.

...
Переночевав в лесу мы снова двинулись на восток, не зная, куда точно идем. В конце концов мы напоролись на засаду. Это произошло 12-го октября 1941 года, и я хорошо запомнил эту дату....

ДЕСЯТЬ СУТОК ПЛЕНА
Командир отделения Вавилов, он был родом из Белоруссии, шел первым, а я - третьим от замыкающего. И вдруг раздалось: "Хенде хох!"... Я оцепенел.

...
По дороге к нам присоединяли большие и малые группы попавших в плен бойцов, все без ремней и шинельных хлястиков. Я не знал, что будет дальше, но на всякий случай запоминал приметы. Совершенно случайно мой взгляд остановился на небольшом ящике,

замаскированном среди веток дерева. От него тянулись на небольшое расстояние провода к другому спрятанному ящику. Вдруг оттуда раздалась длинная пулеметная очередь . От неожиданности, мы, все, кто присел, кто упал на землю, а немецкий конвой громко захохотал. Только тогда я понял, что мы были окружены, как волки обложены флажками. Это была такая хитрость: где-то сидел немец и стрелял разрывными пулями, а радиоустановки по проводам разносили звуки стрельбы, и наши войсковые колонны метались одна навстречу другой, казалось, что немцы кругом и их очень много.

В действительности это была удачнная иммитация атаки немецких автоматчиков со стрельбой, и она была рассчитана на то, чтобы сломить боевой дух и деморализовать красноармейцев. И это было достигнуто... В кольце оказалось три армии...

Нас пригнали на большую поляну в лесу. Там пленные уже сидели и лежали, кто-то пил водку, играла гармонь, как будто на празднике. По краям поляны стояли часовые. Кто-то завел патефон с пластинкой, полилась музыка "Любимый город может спать спокойно". Меня охладила и немного успокоила эта мирная картина, но первое, что я сделал - это затерялся среди незнакомых солдат. Хотелось быть подальше от своего командира отделения, я интуитивно чувствовал,что он может меня выдать немцам, сказать, что я еврей...

...Но среди этой массы людей не нашлось горьковского Данко. Между хвастливым юношеским желанием - "брошу себе под ноги гранату" и суровой действительностью - неизмеримое расстояние...

...
Затерявшись среди незнакомых бойцов, я потихоньку достал красноармейскую книжку и комсомольский билет, и стал их рвать. Это делали руки, а глаза следили за тем, чтобы никто ничего не заметил. Когда стал закапывать кусочки картона, то увидел, что разорвал на мелкие кусочки и единственную фотографию отца - она лежала в комсомольском билете. Это случилось 13-го октября сорок первого года... Я - пленник...

К вечеру всю массу людей подняли и повели. Тех, кто не мог идти, добивали выстрелом в голову в нашем присутствии. В этом, по-видимому, заключался еще и акт устрашения...

Моросил мелкий осенний дождь, дул холодный ветер, а мы продолжали идти: голодные, мокрые, застывшие. На ночь нас загнали в скотный двор, в коровники, под навесы, а кому не хватило места, те остались под открытым небом. Утром пожилой солдат посоветовал мне, чтобы я вымазал свои новые ботинки грязью, навозом, иначе их снимут с меня немцы, еще посоветовал не стараться особо умываться и снять обмотки.

Я старался быть в середине колонны, но мой набитый продуктами мешок немцы все же увидели. Остановили, заставили показать, что в мешке. Концентраты выбросили в грязь и затоптали, а шоколад забрали себе. Когда конвоиры отошли, я подобрал большие куски концентрата, очистил от грязи и спрятал назад в мешок. Их было очень мало, но как же они меня выручили!. Прошли сутки. Мы были голодными. На вторые сутки прошли мимо обоза, сожженного мной, а во вторую половину дня зашли в деревню. К колонне бросились женщины с ведрами и лукошками в руках, они совали нам картошку, морковь, бураки. Сначала немцы просто отгоняли женщин, стреляя вверх, а потом резанули длинными очередями по колонне. Крики, проклятья, треск автоматов - все слилось в один вопль ужаса. В этой деревне на каждом крыльце стояли украинские националисты в немецкой форме с трезубцами на рукавах, и довольно улыбались... Иногда бывало и так: немцы забирали у женщин всю еду, один бросал ее пленным , как собакам, а другой все это фотографировал. Когда из-за гнилой картошки началась свалка, снова заработали немецкие автоматы. Если я видел бегущих к колонне женщин, то отходил подальше, так как уже знал, чем все это закончится. Те несколько кусков концентрата, что я вытащил из грязи, я тщательно на ходу разминал в кармане и жевал сырые зерна пшена.

Ослабевшие от голода и ран люди отставали, попадали в хвост колонны, растягивая ее и замедляя движение. Поэтому в конце колонны постоянно гремели выстрелы, конвоиры добивали выбившихся из сил пленных. Если кто-то из друзей пытался помочь ослабевшему, то его постигала та же участь.

Эта была наша страшная плата за бездарность комсостава, за трусость, за подлость.

Но это была и наука ненависти, которая сделала из оставшихся в живых беспощадных воинов, мстителей-партизан. У нас в партизанском отряде существовал неписаный закон - пленных не брать! После наших атак оставались только вражеские трупы.

Мы расплатились с немцами за все! Но это будет много позже...

На ночь нас загоняли в сараи или в загоны для скота, а во время движения человек не имел права на метр отойти от колонны по естественной надобности. Эти издевательства доставляли немецкому конвою большое удовольствие, они все время орали: "Руссише швайне!". На третьи сутки всю огромную массу пленных загнали в церковь, набили внутрь так плотно, что нельзя было поднять руку. Стояли здоровые, стояли больные, раненые, мертвые. Я, физически здоровый парень, задыхался. В церкви высокие, но узкие окна, так выбили стекла, но от сырых шинелей и человеческих нечистот поднимался такой удушливый запах, что некоторые просто задыхались и умирали от удушья. У меня в кармане шинели еще лежало немного концентрата, но засунуть руку в карман я не мог.

А кругом стоял сплошной стон... Так продолжалось двое суток. К концу вторых, вечером, вдруг открыли двери, и вся масса кинулась на воздух. Падающих, слабых, просто растаптывали. Это уже были не люди, а стадо обезумевших животных. На улице, куда меня вынесла людская волна, мне показалась, что я в центре бушующего потока: кружило, как щепку, этим водоворотом меня вынесло к краю потока - и здесь я получил оглушительный удар в лицо. На краю, за цепью автоматчиков, стояла армейская кухня, повар был в белом колпаке и фартуке, с черпаком в руках. Рядом грузовая машина с открытыми бортами. В кузове киноаппаратура, рядом с машиной - группа офицеров. Среди них выделялся один рыжий громила. Он развлекался: бил с правой и с левой руки всех, кого потоком выносило к нему, - видимо, боксер. Изо рта у меня текла кровь, на глазах слезы, а немцы заливались хохотом. От второго удара меня спас пожилой солдат, оттащил в сторону и сказал: "Терпи сынок, впереди еще не то будет". Кухня раздавала баланду, один котелок на пятерых человек . Пожилой солдат пошел за баландой, у меня изо рта все еще текла кровь, но зубы были целы. В голове шумело, я плакал от боли и обиды... Уже воюя в партизанском отряде, я, находясь в засаде, всегда старался целиться в рыжих. В каждом из них я видел того громилу, который нанес мне страшный удар...

А в плену все последующие дни шли по одному сценарию: ослабевших, отставших - отстреливали. Наш путь в лагерь был устлан трупами. Девятнадцатого октября огромную колонну пленных - по 15 человек в ряду, а начала и конца не было видно пригнали в город Жиздру, что в 70 километрах от Брянска. Здесь немцы устроили этапный лагерь.

До моего семнадцатилетия оставалось десять дней... Утром я обошел весь лагерь. Он был окружен двумя рядами колючей проволоки высотой в три метра, один ряд от другого находился также в трех метрах. Бегали овчарки, а на "колючку" были навешены бутылки, консервные банки, куски железа, которые звенели при малейшем движении ветра.

Сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами на небольшом расстоянии друг от друга. В метрах четырех от второго ряда колючей проволоки, шел третий ряд столбов с "колючкой" - "подзона". Приближаться к ней было опасно, о чем свидетельствовали многочисленные трупы, валявшиеся под столбами. В этой "подзоне" находились легкие бараки, по которым охрана ночью часто била из пулеметов. Люди гибли во сне, и делалось это немцами, вероятно, для устрашения. А утром на две-три телеги, запряженные пленными, собирали убитых и тяжелораненых. Тех, кто подавал признаки жизни, лагерные немецкие начальники добивали на глазах у всех...

Обойдя дважды весь лагерь, я понял, что из зоны, даже имея инструмент для резки проволоки, бежать невозможно. Нужно было искать другие пути. В полковой разведке я уже кое-чему научился: надо было все обдумать и действовать быстро, пока еще сохранились физические силы, немного пшенного концентрата и пока не состоялась встреча с моим бывшим командиром отделения Вавиловым, который на второй день после прибытия в лагерь уже ходил по нему с повязкой шуцмана (полицейского).

22-го октября, бродя по лагерю, я увидел, что около главных ворот строят колонну пленных: опять по 15 человек в ряд и выдают одну буханку хлеба с мякиной и опилками на всех пятнадцать. Я подошел поздно, когда колонна уже была оцеплена конвоем и проскочить в нее мне не удалось. Куда уводили колонну , никто не знал. Я очень обрадовался увиденному, значит, есть выход - надо попасть в колонну и выйти из лагеря. Мне представлялось это единственной возможностью вырваться и бежать. Вернувшись в барак, а бараки я менял каждую ночь, сидел, курил, строил разные варианты, понимая, что ошибка будет стоить жизни. В это время ко мне подошел парень, ненамного старше меня. Мы разговорились. Звали его Миша, родом он был из Казани. Когда разговор коснулся побега, он вытащил из кармана кусачки, которыми собирался разрезать колючую проволоку. Почему-то мы сразу поверили друг другу, говорили предельно откровенно. Ошибка могла обойтись дорого. Я повел Михаила по территории лагеря, показал ему убитых и тяжелораненных, к которым нельзя было подойти, лежащих между рядами проволоки. Это были отчаянные, смелые ребята, решившиеся на побег, но что-то они в своих дерзких расчетах не учли, допустили ошибку, и теперь их трупы валялись у проволоки. Так я доказал Мише, что таким способом бежать невозможно, и, подумав, он согласился со мной. Решили поесть. У меня оставалось немного сырой пшенной каши. Нужен был котелок и щепочки для костра. Котелок оказался у Миши, а пригодной воды во всем лагере найти было невозможно . Правда, стояла одна ржавая бочка под водостоком, но туда какой-то растяпа уронил мыло, да и так вода была грязная, стекала с крыши. Этой водой пользовались все: мылись, стирали, и, если не видно было шуцмана, даже пили. Мы все же сумели набрать воду, развели из щепок костер. Когда вода стала закипать, пошла мыльная пена, и мы сидели и тепеливо ждали, когда вся пена убежит из котелка. Дождались, высыпали остатки концентрата, получилась замечательная каша, а главное - горячая, первая такая пища за девять дней. У Миши нашлись два сухаря, немного сахара вперемешку с табачными крошками. Всыпали в котелок все, не оставив ничего назавтра. Завтра свобода ... или смерть. Завтра мы обязательно должны были попасть в колонну. Ночевать улеглись на крыльце, в барак нас не пустили... Почему? Порядок был такой: в каждом бараке - сто человек, вечером "барак-фюрер" проверял всех по списку. Если попадались чужие, их били и отводили к коменданту.

Утром мы не спускали глаз с главных ворот, где обычно строилась колонна, как мы называли "в никуда". На душе было очень тревожно. Каждую ночь нужно было находить убедительные доводы для "барак-фюрера", почему ты здесь, а не в своем бараке.

Уже начали составлять списки на коммунистов, евреев и политруков.

ПОБЕГ.

Увидев, что появилась телега, запряженная пленными, мы поняли, что все идет так, как я предвидел. Когда уже построили человек 300-400, мы вмешались в колонну. Конвой еще не начал приемку, на нас ворчали, а потом умолкли, и даже пустили в середину. Нервы были натянуты до предела... Наконец колонну сформировали и началась раздача хлеба. Раскрылись лагерные ворота - и мы сделали первые шаги к своей свободе или к смерти...

Пока все шло, как я задумал. Через несколько километров я вышел к краю колонны: нужно было узнать количество конвоя, порядок его передвижения. Через каждые 20-30 метров с обеих сторон шли автоматчики, впереди 30-40 кавалеристов, а замыкали нашу колонну 70-80 конников и большой обоз, на каждой телеге по два немца. Я мотался из головы колонны в хвост, с одной стороны на другую. Все нужно было делать так, чтобы идущий рядом ни о чем не догадался: верить нельзя было никому. К счастью, конвоиры на мои перемещения не обращали внимания. А мой план был прост - в удобном месте смыться из колонны. И вот мы подходим к лесу. Но я, лесной житель, сразу понял, что это не настоящий лес, за редкими деревьями с обеих сторон дороги, просматривалось поле.

Я очень внимательно следил за конвоем и придержал Михаила за руку, так как сразу понял, что в этом месте бежать нельзя. Когда кусты подошли очень близко к дороге, все приготовились : пленные - бежать, а конвой - открыть огонь. И вот такая создалась ситуация: пленные бегут, а конвоиры стали стрелять, причем не только по бегущим, но и по всей колонне. Мишка тоже бросился было бежать, но я успел свалить его на землю и затащить в кювет, и это было нашим счатьем, что рядом оказался кювет. На рысях к месту побега подошла кавалерия. Они пригнали все тех, кто пытался бежать, но уцелел от пуль конвоиров. На глазах колонны их всех расстреляли на месте, в назидание остальным. Мы стояли в строю. Когда колонна снова двинулась в путь, Миша благодарно сжал мою руку. Когда мы немного пришли в себя, и я тихо сказал ему, что вдали уже виднеется деревня, там и будем бежать, а он мне сказал, что бежать не может. Я глянул на него, он весь дрожал. Да и мне в этот момент все еще слышались предсмертные крики бежавших и автоматные очереди, но я понимал, что другого, подходящего случая может уже и не быть. Гарантий на успех - никаких, но терять мне нечего. Единственное, на что я надеялся, что после предыдущей расправы, произведенной полчаса тому назад, конвой немного расслабился. Я стал пробираться в колонне на правую сторону, где постройки были погуще, а Мишку тянул за собой. И вот дорога поворачивает влево, с правой стороны - большой сарай. Идущий впереди автоматчик проходит до половины сарая, а шагающий сзади - несколько мгновений этого сарая не видит. Я ждал такого момента, и тут будто мой Ангел-хранитель шепнул мне: "Здесь!". И, не выпуская Мишкиной руки, я тихонько скользнул в переулок, мы оба забежали за сарай и прильнули к стене, наблюдая за колонной сквозь щели сарая. Вслед за нами сбежали еще три человека.

Я молча указал им на кучу соломы за сараем, и они, как змеи, извиваясь, поползли туда. А я с Михаилом стали по углам сарая, схватив в руки по хорошему колу. Нервы были напряжены до предела: через щели видно, что нет конца понуро шагающим пленным, но вот прошел конвой, обоз, наконец - замыкающая колонну кавалерия. И когда, казалось, все уже прошли, самый последний кавалерист решил заехать в этот переулок. Но ему надо было проехать калитку, через которую мы пробежали, а сверху калитки мешала прибитая доска и, чтобы миновать ее, коннику нужно было слезть с лошади. Кавалерист немного постоял, закурил, но с лошади не слез. Он повернул ее и не спеша поехал догонять колонну. Так и спасла эта доска над калиткой, и нас, и его. Вот и все... Мы были на свободе. Вскоре появился молодой местный парень и подошел к сараю. Он сказал, что в доме напротив живут немцы, но нам повезло, что их сейчас там нет. Он показал нам дорогу в поле, где стоял сарай с сеном. Мы рванули туда, сарай был без ворот, а внутри стояли несколько коров и жевали сено. Нервное напряжение спало, и собрав остатки табака, мы свернули папироску. Не успели докурить, как увидели, что по полю, в направлении сарая идет немец в офицерской форме, из оружия - только пистолет в кобуре. Мгновенно возник план: как только офицер зайдет в сарай, я с большой охапкой сена бросаюсь ему наголову, хватаю за правую руку, а Мишка в этот момент режет его своим ножом. У Мишки сохранился перочинный ножик, но им можно было только карандаши стругать. И вот офицер подходит к сараю, чтобы войти внутрь, ему нужно только отогнать корову. Мы перестаем дышать, и вот, офицер, докурив сигарету, сделал шаг в нашу сторону, погладил корову, круто повернулся и ушел в деревню. Может быть, и у него за спиной парил свой "Ангел-хранитель"? Обессиленные мы опустились на землю.

Я понял почему мы смогли выполнить задуманное. Мы прошли через мучения, голод и холод, видели смерть своих товарищей. Теперь немцу бы не пришлось разгибать мои пальцы, которыми я сжимал гранату, чтобы бросить ее себе под ноги.

Итак я пробыл в плену десять суток, из них четверо - в пути. Могло ли тогда придти мне в голову, что через три года после войны "деятели СМЕРШа" регулярно, каждые две недели, а позже - раз в два-три месяца, будут ночью присылать за мной машину с конвоем из двух автоматчиков? Под конвоем увозили и допрашивали всю ночь напролет. От ослепляющего света юпитеров слезились глаза, было жарко, и я не мог разглядеть лица допрашивающих. Все допытывались: какое задание я получил в плену? Я, кавалер трех орденов, включая орден Славы, пять раз раненый в боях - немецкий агент?!?

Утром отпускали, а через пару недель все повторялось. Продолжалась эта пытка вплоть до того, как отдал Богу, а вернее сказать дьяволу, душу "великий вождь всех народов"...

Из сарая перебежали в гумно. Там было несколько женщин, которые в испуге запричитали - Господи, откуда вы явились? - Не накликать бы ненароком беду - Ребятушки, здесь опасно скрываться...Это почему же?- спросил Михаил ...- Со всей деревни сюда в гумно сбегаются куры, клевать зерно - ответили одна из крестьянок, но видя наше недоумение, добавила - Так немцы сюда повадились кур стрелять... Пока мы стояли в нерешительности и думали, что делать, одна из женщин принесла большую сковороду картошки. Мы глотали ее, не разжевывая. Мы оказались в деревне, где расквартировался батальон германской армии, где столбы и стены изб были обклеены листовками, в которых сообщалось: за помощь бежавшим из плена и окруженцам - расстрел всей семьи... По совету женщин мы спрятались в овине, а через пару часов услышали там тихий мужской голос, человек сказал, чтобы мы его не опасались. Он пришел нам помочь, только вчера его сын вернулся из плена. Когда стемнело, мужчина повел нас к себе домой, где хозяйка нас хорошо накормила. Мы сменили солдатскую форму на обычную крестьянскую одежду, долго сидели, разговаривали и наконец улеглись спасть. После всех кошмаров это была первая ночь на свободе. А хозяин оделся потеплее и всю ночь, притаившись, сидел на крыльце, оберегая нас и себя тоже. Когда утром мы уходили из этого дома, старуха, мать хозяина, перекрестила меня. Меня словно кто дернул, и я ей вдруг сказал: "Бабушка, ведь я не русский" - "Я знаю", - ответила она - "но Бог един!"...